— Скоро… Видите, уже расцвели коронки…

— Какие коронки? — удивилась Белка.

— Да вот же… — Дашутка присела, взяла в пальцы жесткий стебелек с желтыми цветами-звездочками. Были цветы размером с ее ноготок на мизинце. Острые лепестки загибались — будто и правда как зубчики на крохотной короне. Впрочем, это когда приглядишься. А так — обычное золотистое мелкоцветье, какого полно всюду. Давно отцвели и опушились одуванчики, но солнечно горели кругом лютики, сурепка, крохотные желтые ромашки и всякая мелочь, у которой мало кто знает названия. Но Дашутка оторвала один цветок-коронку, уронила на булыжник мостовой, и тот тихонько зазвенел, будто был выкован из тонкого металла.

— Вот… Драчун обещал подарить такую коронку каждому лягушонку. Станут они лягушки-царевны и лягушки-царевичи. И никаких Иванов-царевичей со стрелами будет им не надо…

Все, кто был рядом, обрадовались, поудивлялись и… помчались купаться. Свежая вода бассейна манила к себе неудержимо.

Шум и плеск неслись от бассейна, вставали над ним радуги. Народу бултыхалось там немало — от визгливых дошколят до ребят вроде Белки и Вашека (а то и постарше). Но тесно никогда не было. Большие мальчишки охотно кидали с плеч и сплетенных рук верещавших от полноты жизни малышей. Брызги, визг, сплошной восторг…

Вот только ясно было, что никакую русалочку тут слепить не удастся. И напрасно Белка, стесняясь самой себя, каждый день надевала под юбку и футболку голубой блестящий купальничек. То есть не напрасно, для бассейна в самый раз. Но представить, что она сидит на каменном ограждении, а Вашек «ваяет» ее из пластика (в окружении десятка зрителей, от которых не убежишь!), было немыслимо. Вашек, видимо, это и сам понимал. А может, просто забыл о своих планах? Вон как бултыхается и резвится, не меньше Сеги и всякой малышни… Понятно, что Белка должна была чувствовать облегчение. И чувствовала. Но это с одной стороны. А с другой… шевелилась досада.

Однажды она отошла от бассейна к теплой от солнца кирпичной стене, чтобы там погреться и обсохнуть. И рядом возник Сега. В мокрых апельсиновых плавках, костлявый, беловолосый, но уже загоревший. Потрогал сидевшую на плече громадную стрекозу. Сказал очень серьезно:

— Я знаю, почему ты дуешься. Только ты напрасно. Он уже лепит ее…

— Кто лепит? Кого? — с дурацки-равнодушным видом заговорила Белка, и стало стыдно за свое притворство.

— Русалочку лепит, — прекрасно видя Белкино смущение, сообщил Сега. — И знаешь, неплохо получается…

Тогда Белка поняла, что ее раскусили, как спелый орешек, и разозлилась на себя, на Сегу, на весь белый свет и в первую очередь на Вашека. Решительно пошла к нему (обсыхающему у каменного барьера) и спросила в упор:

— Ты правда лепишь русалочку?

— Этот лошадиный пастух уже сболтнул, да? Вот язык… Я хотел закончить, а потом показать…

— Значит, сумел обойтись без натуры? — очень равнодушно сказала Белка.

— Ну, не совсем без натуры… — Он переступил на плите мокрыми ногами и признался (похоже, что чересчур весело): — У меня же в мобильнике фотоаппарат. Пока ты купалась, я щелк, щелк. С разных позиций. Это же лучше, чем ты сидела бы подолгу у всех на глазах…

У Белки, как тогда на лугу, загорелись щеки. — А меня ты спросил?

— Но… — Вашек заморгал сырыми ресницами. — Ты же тогда, на лугу, сказала, что можно. Когда будет бассейн…

— Но я же не знала, что ты из-под полы!

— Из-под какой полы?.. — Вашек растерянно подергал поясок на плавках. — Я… из ладоней. Аппарат же маленький… Я хотел как проще…

— Он «хотел»! Без спросу!.. Может, ты еще в ванной комнате захочешь меня снять? Через скважину… — Она сразу поняла, что городит чушь, и от этого разозлилась еще больше. (И показалось, что откуда-то издалека смотрит на нее канадский «бойфренд» Мишель.) А Вашек поморгал опять, опустил руки и шепотом сказал: — Ты чего… Ты такая дура, да?

— Зато ты ужасно умный! И-зо-бре-та-тельный… Вашек выговорил совсем уже тихо:

— Ну пожалуйста. Если хочешь, я ее сломаю. А снимки сотру… Я не хотел говорить раньше времени. Потому что думал: тебе в подарок…

— Мне аб-со-лютно не нужны никакие подарки! — заявила Белка и пошла одеваться.

А внутри у нее все уже болезненно звенело: что же она такое наделала! Было так хорошо на свете, и вдруг… Он же правда не хотел ничего такого. Он же правда в подарок… Небо потускнело над Институтскими дворами. И впору было кинуться назад: «Вашек, не обижайся, я это сгоряча! Потому что растерялась!..» Но другая Белка (элизобетонная!), которая иногда оживала в ней, сказала вредным голосом: «С какой стати! Он будет позволять себе всякую дурь, а ты бегать за ним?» И Белка пошла прочь.

И в одиночестве болталась по Институтским дворам, стараясь не слышать разносившиеся по всем закоулкам вопли и визги купавшейся малышни. Долго быть в такой тоске и потерянности она не могла. Надо было принимать какие-то решительные и необычные меры. И она пошла назад к бассейну, чтобы найти Костю. А он сам шел навстречу. Неужели что-то почуял?

Они остановились друг против друга.

— Костя, — отчетливо сказала Белка. — Пойдем в аквапарк. Там аттракционы, вышки для ныряния, водопады. Не то что в этом лягушатнике…

Аквапарк на берегу Городского пруда открылся недавно, о нем каждый день говорили в «Новостях» и писали в газетах. И сразу Белка своими нервами ощутила Костины нервы — как они радостно дрогнули и запели. Ну, не совсем же глупая она! Понимала, как счастлив будет Костя Рытвин пойти с ней куда-нибудь вдвоем.

— Пойдем! — тут же вскинулся он и заулыбался. И… оглянулся на бассейн. И стоял так с полминуты. А когда опять повернулся к Белке, был уже другим.

— Поругались, что ли? — насупленно спросил он.

— Вот еще! Больно надо!

— Понятно… — кивнул Костя и потрогал чехлом ракетки разбитое недавно колено. — Нет, Белка. Не пойдем мы с тобой в аквапарк.

— Ну и не надо! Пойду одна.

— И одна ты не пойдешь… — сказал Костик все тем же ровным тоном.

— Это почему?!

— Потому что сейчас ты пойдешь к Вашеку, — тихо объяснил Костя, глядя из-под темных прядок. — Подойдешь и скажешь: «Вашек, я была глупая, не сердись. Давай помиримся».

«У тебя что, крыша поехала? — вознегодовала «элизобетонная» Белка. — Тоже мне, воспитатель!» А нормальная Белка постояла секунд пять, понурилась и пошла к бассейну. Сперва медленно, потом быстрее, быстрее.

И подошла к Вашеку. И, надув губы, пробормотала то, что велел Костя.

Вашек заулыбался виновато и радостно.

— Да ну, это я сам такой дурак! Думал, что будет лучше, а не подумал… Ты не думай, я…

— Да ничего я не думаю, — выговорила Белка с великим облегчением. — Лепи как хочешь и покажешь когда хочешь. О чем тут разговор… А я Сеге нашла еще одну лошадку…

— По шее бы ему, а не лошадку… — выговорил Вашек со счастливой улыбкой. — Болтун несусветный…

А над бассейном по-прежнему загорались радуги и разносился несмолкаемый смех. И было здесь лучше, чем во всех на свете аквапарках и Диснейлендах. И небо опять стало ясным — над Институтскими дворами, которые Белка (она понимала это с запоздалым страхом) чуть не потеряла навсегда…

Вечерний луч

Владик Пташкин по прозвищу Птаха редко купался в бассейне. Зато он любил сидеть на «верхушке». Так называлась двухметровая каменная горка, на которой когда-то стояла позабытая теперь скульптура. Сядет, нахохлившись, как настоящая пичуга, и смотрит на тех, кто барахтается внизу.

Иногда Птаха наигрывал простенькие мелодии на крохотной губной гармошке. И почти никогда он не расставался с меховой растерзанной шапкой.

Постороннему могло показаться, что Владик о чем-то грустит. Но здешний народ знал, что это не так. Просто Птаха был такой. Он мог подолгу сидеть наверху, поглядывая на жизнь круглыми коричневыми глазами, и при этом тихонько радоваться. По-своему.

Иногда он досиживал до вечера, когда бултыханье и плеск прекращались и ребят оставалось немного. А те, кто оставался, знали, что наступило время «подводной охоты».